– Здравствуйте, в эфире передача «Мой путь к Богу» – о тех людях, для которых на их пути к Церкви, к вере многое пришлось перенести, пережить, переосмыслить. О том, что движет этими людьми, что дает им силы, мы беседуем с нашими гостями. Сегодня у нас в студии Виктор Владимирович Аксючиц, известный общественный деятель, философ, богослов. Виктор Владимирович, по традиции я хотел Вас спросить о вашем духовном пути, его истоках, о том, с чего все началось, какие первые шаги были сделаны. Были ли Вы рождены и воспитаны в семье людей верующих, или, как это было более обычно для советского времени, все-таки в семье неверующих людей – как в Вашем случае?
– Да, очень такой вопрос, не только важный, очень значимый для меня, о главном в моей жизни. Дело в том, что я родился в крестьянской семье в Западной Белоруссии. Она была присоединена к Советскому Союзу в 1940 году, и за год до войны там не успели ни коллективизацию совершить, ни богоборческие гонения начать. Поэтому семья, естественно, была верующая: естественно, иконы, естественно, в храм водили и носили маленького еще. Но затем уже в конце 1940-х годов началась уже коллективизация там, и мои родители переехали в Ригу, причем тоже для того времени достаточно часто сюжетная история. Папа ушел в армию через месяц после того, как я родился, три года его не было, оставил маме коня, жеребенка, корову, теленка, ну, и всей живности. Оставил нам избушку, которая была крыта соломой и с глиняным полом. Но три года его не было, прошла коллективизация, и когда он вернулся у мамы было четыре курицы – все остальное коллективизировали. И хотя у родителей три класса образования было, но они у меня очень активные и очень умные люди были. Папа нагнал три ведра самогона, подарил председателю сельсовета, и тот выписал паспорт. Дело в том, что у нас, на самом деле, до 1964 года крестьянство было закрепощено, она было беспаспортное, поэтому не могли свободно ездить по стране. Он поехал в Ригу, устроился там работать грузчиком в морском порту и проработал там около 30 лет. Потом нас с мамой, как тогда говорили, выписал в Ригу. Я в Риге уже прошел путь типичный для всех детей и молодых людей: октябрята, пионеры, комсомольцы и, естественно, я как бы через школу мировоззрением стал атеистическим, хотя меня маленьким еще в церковь водили в той же Риге, и иконка висела всегда в доме. Но я с родителями уже спорил, я читал себе убежденным атеистом. Во флоте я даже вступил в партию.
Отслужив три года в военно-морском флоте, я через рабфак приехал поступать на философский факультет МГУ, и здесь я встретился со своим дядей, протоиереем Аркадием Станько, который впоследствии построил собор Казанской иконы Божией Матери на Красной площади и был многие годы настоятелем этого собора. После как раз пасхальной недели он меня встретил за столом, после стола повел в свой маленький кабинет и задал вопрос: «Ну, философ, скажи о своем философском настрое?» – «Дядя, я считаю, что нужно строить правильный коммунизм, приехал учиться изучать коммунизм, у нас стране, как я понимаю, он неправильно строится!» Я ему не сказал, но я думал, что мне надо стать генеральным секретарем, чтобы построить коммунизм, поэтому я на философском факультете собирался на отделение научного коммунизма. Мой мудрый дядя не стал с шалопаем спорить, он внимательно все выслушал, затем положил руку на Библию и говорит: «А вот с этим что будете делать в вашем коммунизме?» Естественно, я этой книги никогда не видел, эта книга даже в храмах не продавалась, она была запрещена вообще-то в Советском Союзе. Я сказал, что это памятник мировой культуры, надо его изучать и использовать в строительстве коммунизма. Он опять же не спорил, подарил мне Библию: «Читай, философ!» И дал только один совет: начни с Нового Завета, а потом уже читай Старый Завет. Поскольку я был совершенно необразованный, все-таки у родителей три класса образования, и первую книгу в семью я принес, когда научился читать, но был очень любознательным и все время читал. Читал в военно-морском флоте, читал на работе, читал везде. И когда я стал читать Библию, я был сразу же сокрушён Новым Заветом абсолютно. Первая мысль, которая меня поразила, что оказывается, вся наша жизнь пронизана понятиями из Нового Завета, из Библии во всем. Ну, начиная со «спасибо» – Спаси Бог. И потом, читая, проникая в глубину, у меня душа была перевернута вся.
Поступил на философский факультет. На философском факультете все кафедры были марксистско-ленинские: кафедра марксистско-ленинской философии, кафедра диалектического материализма, кафедра исторического материализма, кафедра научного коммунизма, кафедры марксистко-ленинской этики, марксистко-ленинской эстетики, кафедра научного коммунизма. И только две кафедры изучали философию: кафедра логики, логика все-таки одна из узких дисциплин в философии; и кафедра истории зарубежной философии. С помощью, конечно же, Божией, через Библию, и с помощью некоторых моих новых московских друзей старших, повлиявших на мой выбор, я все-таки уже закончил рабфак, поступил на отделение философии, а не научного коммунизма, и читая, изучая зарубежную философию, начиная с Платона, я сделал для себя одно философское открытие. Оказывается, во всей мировой философии нет ни одного крупного, не только великого, философа-атеиста. Все были религиозными философами, по-разному называя Отца Небесного в разных традициях, но все без исключения были людьми религиозными. И я тогда подумал: поскольку философы не самые глупые люди в мировой истории – значит, в этом что-то есть. То есть у меня получился такой синтез: Афины и Иерусалим. Афины – философия, Иерусалим – Библия, христианство. Надо сказать, что я очень быстро прошел этот путь, к третьему курсу я уже был воцерковленным человеком – в смысле сознания воцерковленным и убежденным православным христианином.
– Это заметили преподаватели, Ваши соученики, или Вы это как-то не афишировали?
– У меня начался душевный кризис, потому что афишировать это было нельзя, эта, как они тогда называли, религиозная идеология была гонима, из университета тут же бы исключили. Поэтому о самом главном, о том, что больше всего в жизни интересовало, волновало, нельзя было ни с кем говорить: ни с соседями, ни на работе, и тем более студентом, когда был – нет, ни с кем. Мало того, так получилось, что именно тогда, когда я пришел уже в Церковь, меня избрали парторгом (я молодым человеком во флоте вступил в партию), и потом три года избирали единогласно тайным голосованием, хотя внутри я стал совсем другим человеком. Вот в этом смысле у меня был конфликт такой внутренний, болезненный, душевный. Кстати говоря, студенческая курсовая организация была самая большая в МГУ – 97 человек. И я заявил, что задача партийной организации курса – возглавлять комсомольскую организацию, профсоюзную организацию курса и студенческую организацию, защищая жизнь и интересы студентов, и поэтому меня потом переизбирали. Уже на пятом курсе я совершил такую акцию: написал от своего имени как парторг во все крупнейшие вузы страны, где философские факультеты, с предложением присылать заявки на целевую аспирантуру на философский факультет. Это значит, что присылается заявка, и тот, кто закончит по этой заявке аспирантуру философского факультета МГУ, затем должен поехать туда, откуда заявка, и три года там отработать. В итоге на нашем курсе в аспирантуру МГУ поступило больше, чем когда-либо до и после. Все мои друзья, однокурсники – деканы, ректоры, заведующие кафедрами, профессоры, доктора – а у меня получилось все по по-другому. Именно в это время я стал распространять религиозную, политическую литературу. Будучи парторгом, я давал «Архипелаг ГУЛАГ», давал философскую литературу читать друзьям своим. Мало того – стал ее распространять, стал ее издавать. Первое подпольное самиздатское издательство в Москве организовал я со своим другом Сашей Зеленцовым.
– Как это технически было?
– Технически я был главным редактором там, среди моих новых друзей в Москве были такие, которые имели какие-то связи с зарубежными религиозными организациями, и я у них получал оригиналы русской религиозной философии и политической литературы. Отдавал Александру, а он нашел какие-то ходы, чтобы за какие-то деньги где-то на ксероксах эта книга размножалась. Потом мы давали переплетчику, он их переплетал, и мы эти книги продавали, чтобы был капитал для какого-то оборота. Надо сказать, что, конечно же, никакого профита денежного там не было, но мы пополняли свои библиотеки. И как мне однажды сказал один мой товарищ по факультету (судя по всему он был из органов, поэтому он такой авторитетный): «Слушай, Аксютин, половина курса считает, что ты из КГБ, а половина, что ты из ЦРУ». Образно, но очевидно близко к истине, потому что люди не понимали: я парторг, лидер курса, и я даю читать Солженицына, религиозных философов русских, и причем довольно открыто. Господь хранил до определенного времени, конечно же. Затем я выбирал уже темы курсовых. Первая курсовая была о монадологии Лейбница. Монадология – это его учение именно о религиозной основе мироздания. Вторая курсовая у меня была уже на тему отношения философии и теологии у Пауля Тиллиха. Пауль Тиллих – это крупнейшей протестантский теолог и философ-экзистенциалист ХХ века, самый, можно сказать, крупный из католических и протестантских кругов мировых. А почему Пауля Тиллиха – потому что я поступил на третьем курсе на кафедру зарубежной философии, единственную кафедру, где можно учиться. И так получилось, что изучая официально зарубежную философию, я официально полюбил и стал изучать русскую философию – запрещенную, несуществующую. У нас, кстати говоря, только одна была кафедра близкая к русской, называлась «Кафедра истории философии народов СССР». Там ни одного религиозного философа из наших великих не изучалась вообще, изучались материалисты. Например, Сеченов считался философом, и такой был даже билет «Устройство глаза по Сеченову» – философский вопрос. Сам удивляюсь, как это прошло, потому что жил вполне открыто до последнего курса, и даже защитился на «отлично».
О моем дипломе религиозном. Оппонентом моего диплома был заведующий кафедрой профессор Мельвиль. И первое, что он мне сказал: «Виктор Владимирович, вы слово «Бог» пишете с большой буквы, как это?» Поскольку профессоры кафедры зарубежной философии вправе были считать подлинными философами – в отличие от других, и очень культурными образованными людьми, я решил этим воспользоваться. Говорю: «Понимаете, понятие «Бог» используются в двух языковых традициях: в атеистической и в теистической. В атеистической традиции это понятие обозначает несуществующий субъект и объект, поэтому с маленькой буквы пишется. А в теистической пишется с большой, потому что речь идет о единственном личном существе, поэтому там с большой буквы. Тема моего диплома – религиозная философия, поэтому неграмотно было бы мне писать слово «Бог» с маленькой буквы». Он так на меня посмотрел: «Ну ладно». Надо сказать, что это был первый диплом в МГУ, где я отвоевал первым эту возможность писать слово «Бог» с большой буквы. Тогда было такое требование, что в каждом дипломе, естественно, среди литературы должен быть Маркс, Энгельс, Ленин, и я в конце каждой главы приводил какую-нибудь цитату Маркса, Энгельса, Ленина и давал ссылку там. Он мне говорит: «Вы приводите цитаты, которые никакого отношения не имеют к теме диплома!» Я говорю: «Да, а можно я уберу тогда?» – «Ладно, убирайте». Это была вторая половина 1970-х годов и уже менялась ситуация, чувствовалось, что монолит коммунистический уже не такой, даже и люди по-другому относились, и мне пятерку даже поставили.
Поскольку я пытался философски и богословски осмыслять даже какие-то бытовые явления, я вдруг заметил, что детские площадки стали постепенно другими. Детская площадка – эта красная звезда, которая как бы горка, обязательно там ракета «СССР», то есть символы коммунистические. А тут вдруг появились витязи, избушки на курьих ножках, фольклор появился нерелигиозный. Я думаю: да, что-то с идеологией происходит. Когда поступил в аспирантуру, я решил выйти из партии – уже как нетерпимо, и вышел я каким образом: я решил в партию не ходить, но тогда партия решила ходить ко мне, потому что я известный человек, я парторг, сидел во всех президиумах, это для них скандал. Тогда был парторгом Гавриил Попов, известный впоследствии мэр Москвы – это скандал для них, и ко мне стали присылать. Сначала прислали моего друга, который со мной учился – он сейчас профессор, заведующий кафедрой, и он говорит: «Витя, ну что ты делаешь, ты же талантливый философ, нельзя же выходить, не останешься в профессии, тебя выгонят отовсюду, и потом, по крайней мере, на нашу жизнь еще будет этот строй десятилетия еще!» Я говорю: «Нет, скоро он гокнется, поверь, скоро он грохнет». Не повлияло. Потом присылает ко мне аспиранта. Аспирант посидел у меня: «Да, у вас портрет Солженицына, икона… Я сам близок ко всему к этому, но надо же оставаться внутри чтобы бороться, действовать!» Я говорю: «Давайте разделим миссии: вы внутри, а я снаружи?» – «Ну да, я вас понимаю» – и ушел. Но поскольку по уставу должны решать этот вопрос обязательно в присутствии партком факультета, партком МГУ, райком партии, и последняя инстанция – партийная комиссии Московского комитета партии. Только на третий раз могли без меня исключать, поэтому они присылали ко мне ходатаев, чтобы я приходил. И вот последний ходатай ко мне приходит. Молодой человек поддерживает такую старушку, она председатель партийной комиссии – эта партийная совесть, такой орган, где старые большевики сидят. Заходит такая милая, такая добрая старушенция садится на диван: «Ой, как же у вас хорошо, цветов много, ну как же так, такой талантливый, красивый молодой человек, вам партия столько дала, а вы выходите?» Я говорю: «Вы знаете, я просто не считаю себя членом партии уже больше». – «Придите, хотя бы партийный билет сдайте!» Я залезаю в стол, она говорит: «Как, прямо тут?» – «Да, пожалуйста, берите» – «Он у вас как новенький, берегли?» – «Нет, просто лежал». Потом вдруг подняла голову, увидела икону и говорит: «А, вот в чем дело! Вам не место в партии!» – «Я уже час вам об этом говорю».
Когда вышел из партии, вот тут-то все и началось. Меня тут же стали громить по самиздату, Саша приезжает ко мне, говорит: «Срочно убирай все книги!» Я не все убрал книги. Я подхожу однажды к дому, он с двумя тяжеленными чемоданами выбегает из моего подъезда и говорит: «Что ты делаешь! Меня опять вызывали, сейчас к тебе придут, а у тебя наша литература лежит!» И мы как два молодых дундука с этими чемоданами решили отрываться от погони и, судя по всему, этими действиями, наоборот, привлекли внимание. Мы два чемодана привезли к моему другу Михаилу, и я его просил: «Пусть будут чемоданы у тебя, а на следующее утро отнеси их еще к третьему, с которым я договорился, но если к тебе придут, ты сразу говори, что это мои чемоданы с книгами». На следующий день мне звонит его жена в панике: «Михаил вышел с чемоданами из дома, его тут же забрали у подъезда, и три дня о нем ничего не известно». А дело в том, что по закону три дня могли задерживать, не предъявляя обвинение. Как потом выяснилось, его допрашивали и шантажировали в КГБ, чьи чемоданы. Он сказал, что такой Петр там из Ленинграда приехал, оставил, он не знает, что в них. То есть он решил меня выгородить, мужественно так. Наконец его выпускают, и первым делом он звонит мне. Ему дали телефон и сказали позвонить, если придет человек – хозяин чемодана. Я на следующее утро звоню сам туда и мне говорят: приходите вот в такое-то районное отделение милиции. Я прихожу в кабинет начальника милиции. Начальник сидит сбоку на стуле, а за столом сидит человек в штатском, очень вежливый, очень обаятельный и говорит: «Виктор Владимирович, это ваши чемоданы с книгами?» – «Мои.» – «А почему у вас тут такая литература?» – «Вы знаете, у меня диплом, который защищаю, звучит так: «Проблема человека в экзистенциализме Николая Бердяева и диалектической теологии Пауля Тиллиха». Знаете, работы того и другого есть только в Ленинской в закрытом доступе, а многих нет и там, а мне нужно для диплома». На следующий день меня уже из аспирантуры исключили по звонку, просто вычеркнули. Дальше происходит такая забавная история. Он говорит: «Мы, конечно, вернем вам ваши чемоданы, но вы должны написать заявление и перечислить там все книги» – «Давайте, напишу заявление». Они переписали все, и мне этот человек в штатском говорит: «Сейчас мы вернем, я схожу к начальнику, подпишу». Возвращается: «Начальник уехал, приходите завтра». Думаю, не увижу больше книжек любимых. На следующий день прихожу туда, сидит за своим столом руководитель этого отдела милиции, говорит: «Молодой человек, вы что, не поняли, что произошло? Идите отсюда, пока вас не забрали!»
И дальше начались гонения – это уже конец 1980-х. У меня был такой круг, через который я тоже во многом интеллектуально, творчески приобщился к небесному, к сокровищам: это мой учитель Всеволод Катагощин, историк, который жил в Калуге, при этом это человек великого ума и талантов, энциклопедических совершенно знаний, он человек сильный духом, но очень слабый физически и нервный. Такой круг был уникальный: историк, поэт, писатель, я философ, ученые. И у него был такой шкаф литературы дореволюционной, и вот такой круг совершенно уникальный. И вот этот круг начали громить, придумали местные руководители калужского КГБ, что это антисоветская подпольная группа, и обыски провели у моих друзей, двух человек посадили оттуда.
И вот, наконец, я дождался своего часа. По Москве ходила такая брошюрка в самиздате, где говорилось, как проводятся обыски, как нужно себя вести во время обыска. Первое: проводятся они, как правило, по средам, в понедельник в КГБ ставится задание; во вторник формируются группы захвата; по средам они, как правило, приходят. Причем приходит именно в полвосьмого: раньше они сами поспать хотят, а позже на работу люди уходят. И я дочери своей сказал, что если будет звонок утром, то ты без меня не открывай. Я как бы в полусне такое слышу: дочь одевает детишек, открыла дверь, выпустила их и закрыла тут же, они там одетые ждут, она сама одевается, собирается и в это время звонок. Я накидываю халат: «Кто там?» – «Откройте, милиция!» Я щелочку открыл, вижу: там человек шесть, «шкафы» такие огромные стоят, один только в форме. «Подождите, оденемся». Разбудил свою жену, дал ей свою записную книжку, сказал сжигать по страничке. Дело в том, что тогда была статья, за чтение запрещенной литературы не сажали, а сажали за распространение, и поэтому записная книжка это был круг, который потом они считали, что ты распространяешь и вообще затаскивали всех других, поэтому в первую очередь надо было уничтожать записную книжку. Они разъяренные, уже открыли. А я действую по инструкции: прошу повестку и документы. Сделал вид, что ознакомился, впустил их. Посадили меня посреди моего кабинета и начался обыск. Командует всем капитан милиции, он как бы представляет власть, он показывал документы, а люди в штатском всем командуют, делают обыск, но при этом документов не показывают. И двое тоже партийных пенсионеров которых обычно берут для подработки – понятые, они сонно сидят на диване. Первым делом я, конечно, помолился, сидя на стуле, и обратил внимание, что они все, что, казалось бы, найдут, сносят на мой письменный стол. Особенно они обрадовались, когда нашли три кинобобины, наполненные фотокопиями книг. А это мне один друг подарил, который уехал в Израиль, из Ленинской библиотеки копии детской литературы, абсолютно безобидные. Я вижу, что они разбрелись по квартире, а один ворошит мой книжный шкаф. Я помолился так усиленно, встал и также подрулил к столу, открыл тихонечко ящики, и туда несколько экземпляров того, что мне было очень дорого, в стол положил. Тот посмотрел на меня невидящим взглядом, и как будто он меня не видел. В итоге после нескольких часов обыска позвонил начальству и говорит: почти ничего нет. Те говорят: еще ищите. Они говорят: поедете с нами, приказ по телефону. В этой инструкции было сказано, что нужно вежливо с ними разговаривать, ни в коем случае не агрессивно, иначе в ответ будет агрессия. Я говорю: «Я законопослушный гражданин, но вы мне должны предъявить повестку, и чтобы там было написано по какой уголовной статьи и в качестве кого: обвиняемого, либо свидетеля вы меня вызываете на допрос». В итоге они звонят и повестку около часа везут. Жена мне собрала кулек, потому что непонятно на сколько лет уйдешь и вернешься ли, какие-то продукты, теплые вещи, носки, и меня повезли на допрос к следователю прокуратуры. И я на каждый вопрос отвечаю: «Вы знаете, вы мне в повестке указали статью 191 «антисоветская пропаганда, заведомо ложные измышления, порочащие советский строй!» А там была более свирепая статья, по которой некоторых моих друзей сажали – 70 это «антисоветская пропаганда и агитация», а 191 была более мягкая. И он меня спрашивает: «Знаете ли вы священника Дмитрия Дудко? Я говорю: «Знаете, вы меня допрашиваете по поводу поэта в качестве только такого-то, а Дудко к этому отношения не имеет, поэтому я не буду отвечать на ваши вопросы». – «А вы издавали ли какие-то книги?» – «Опять вопрос не по статье задаете». – «А давали вы читать такие книги?» – «Опять не по статье». Он свирепеет, ничего не получается, так мы час с ним пободались. У них тактика – свирепый следователь и мягкий следователь. «Виктор Владимирович, изучая ваше дело, я видел, что вы такой молодой, но я не думал, что вы такой красивый молодой человек. Когда я изучал ваше дело, я вижу, что очень талантливы были, получали оценки замечательные. Вы родились в Западной Белоруссии, а я прошел до Берлина, и когда мы шли по русским землям, то видели сплошное разорение, а когда мы зашли в белорусские, то видели эти хаты обустроенные, везде красный угол, везде иконы, и на перекрестье дорог либо часовня, либо крест. Наверное, вот поэтому стали религиозным человеком?» Я говорю: «Конечно, не без этого, с этого началось». Действительно, я застал еще, когда стояли маленькие часовенки, и все останавливались на перекрестке, крестились, все это с детства очень сильно влияло. «Знаете, вы нужны стране с таким багажом знаний, талантом, мы вам поможем, но нам тоже помогите, ответьте пожалуйста на все вопросы следователя». Я говорю: «Вы понимаете, он задает вопросы, не относящиеся к статье, по которой меня вызвали по повестке». Сменил тон: «Завести на него дело за тунеядство!» Но не тут-то было, я-то это тоже все знал, поэтому я работал шабашником, это сезонные строительные рабочие в сельской местности. Я работал, и это не получилось у них. Я порвал совсем с этим, на душе стало спокойно. Жить стало очень трудно, потому что работа только такая – шабашки; а душевно – полный комфорт. Только с друзьями общаемся, а их довольно много к тому времени было, и все крутилось вокруг религиозной тематики. Мой друг, поэт Глеб Онищенко – это потрясающие стихи, «Страстная Седмица», например. Слава резников написал уникальную работу о Пушкине, а он потом стал священником, известным в Москве, к сожалению, уже ушел в мир иной. Все вокруг этого вертелась. И вот стали вызывать на всякого рода вопросы, и со мной стал беседовать следователь, который играл роль такого мягкого следователя – капитан Гусев, до сих пор помню. Тогда была такая ситуация, что Президиум Верховного Совета принял решение (еще одна как бы форма репрессии, но мягкая), что если человек по одной из этих двух репрессивных статей дает подписку, что он никогда этим заниматься не будет, то соответственно его не сажают до времени. Меня вызывают в КГБ и дают подписать это. Я отвечаю: «Знаете, то, что написано, я этого никогда не совершал, даже не занимался – ни по 191 статье «заведомо ложные измышления» не распространял, и пропагандой тоже не занимался. Поскольку этого не делал, я это подписывать не буду, во-первых. Во-вторых, после того, когда случилась история с изъятием всей моей литературы: фотографии Соловьёва изъяли, фотографию отца Дмитрия Дудко изъяли, Бердяева изъяли, все книжки записные старые изъяли и ничего не вернули, хотя обещали вернуть, – я решил, что с вашей организацией формально никаких отношений не имею и ничего подписывать не буду». Капитан Гусев начинает со мной беседовать, это было несколько раз: «Виктор Владимирович, ну почему бы не подписать?» – «Изъяли все книги, фотографии!» – «Знаете, давайте через неделю встретимся, я попытаюсь это вернуть». Встречаемся через неделю, он мне возвращает фотографии записные книжки – «а книги, к сожалению, уничтожены» (потом я узнал: на черном рынке они появились, они продавали их). А это был набор всей религиозной русской философии, так жалко было; но, с другой стороны, если дошло до кого-то дочитать, это тоже замечательно. Вот такая внутренняя борьба закаляла и духовно, и религиозно, прежде всего, и меня и моих друзей. Уже настал такой период, когда чем решительнее ты действуешь, то как проходишь, удивительно, как нож сквозь масло.
На Пасху мы с молодыми моими друзьями решили все пойти в храм к моему дяде, он тогда служил в другом храме. Но все храмы окружены были дружинниками комсомольскими и милицией, они так просвечивали и туда молодежь не пускали. Я говорю: «Ребята, только за мной идите, ни на шаг не отставайте и делайте то, что я делаю!» Я как танк иду. «Вы куда?» – «Как куда? В храм!» Расступаются и проходим, вот буквально так. Когда действуешь решительно, но не агрессивно, все получалось.
– Виктор Владимирович, у нас эта беседа уже подошла к концу, но поскольку еще очень много о чем хотелось бы Вас спросить, мы с Вами запишем следующую беседу. А сейчас я хотел бы напомнить нашим зрителям, что вы можете присылать ваши вопросы, замечания и комментарии на наш электронный адрес. Помощи Божией вам. Храни вас Господь.
Часть 2
– Здравствуйте, в эфире «Передача мой путь к Богу» – о тех людях, для которых на пути к вере многое пришлось пережить, многое переосмыслить. О том, что движет этими людьми, что дает им силы, мы беседуем с нашими гостями. Сегодня у нас вторая встреча с Виктором Владимировичем Аксючицем, общественным деятелем, философом, богословом. Виктор Владимирович, в прошлый раз мы остановились на том периоде уже позднего СССР, когда Вы проходили через попытки со стороны властей притеснить Вас за ту деятельность, по тем усилиям, которые прилагали для того, чтобы открыть Вашим друзьям возможность узнать русскую религиозную философию. Внутреннее какое у Вас было самоощущение во время всех этих обысков, преследований, допросов. Страшно было?
– Вы знаете, все это происходило фактически на грани чуда, потому что всякий раз, помолясь, вдруг происходили вещи, которые, казалось бы, не должны происходить. На допросы шел всегда помолясь, и там я не чувствовал никакого страха, я чувствовал себя хозяином происходящего. Капитан Гусев, который был по отношению ко мне «добрым следователем», имел со мной всякого рода увещевательные беседы, и в очередной раз он говорит: «Виктор Владимирович, ну как же так: вы все-таки поступили в аспирантуру, вы умный человек, образованный человек, но как же вы можете верить в Бога, ведь в Бога верят старушки только!» Я говорю: «Нет, я на философском факультете сделал первое свое философское открытие, что все выдающиеся философы в мире за всю мировую историю были людьми религиозными. Поскольку это меня заставило задуматься, значит, что-то в этом есть. Это один из вопросов, который меня подвигнул к вере, но главное, конечно, Библия» – «Ну как же вот философы-материалисты?» – «Понимаете, их философами считает только наша марксистско-ленинская философия; а это были химики, ботаники, врачи, некоторые были корреспондентами, главное, что они себя философами не считали, и их общество современное философами не считает, а вот учёные наши марксисты возвели в ранг философов». – «Ну а как же Маркс, Энгельс?» – «То же самое, они не считали и их не считали». – «Кто же они?» – «Маркс – это, можно сказать, и выдающийся политэконом, а Энгельс – очень талантливый публицист». – «А как же Ленин?» – «Во-первых, начнем с того, что Ленин в 1914 году, то есть ему было 44 года, впервые познакомился с некоторыми работами некоторых философов, подлинным философом там только был на самом деле Гегель, и оставил конспекты этих работ. Эти конспекты опубликованы: толстая книга, которая называлась «Философские тетради» Ленина, но ленинские там только подчёркивания, значки на полях, ругань – вот что ленинское. Он был гениальный политик» (Правда, промолчал, что злодей-политик). Он мне ничего не мог возразить. Чем более духовную глубинную позицию ты занимаешь, тем более свободней ты чувствуешь себя, и тем больше ты ощущаешь защиту Господа, просто реально чувствуешь, как будто такая оболочка, о которую вот эти злые интенции, духи всякие, просто отскакивают.
И вот мы входим уже во вторую половину 80-х годов с таким уже уникальным опытом. Я и мой друг Глеб Онищенко в 1987 году начинаем самиздатовский журнал издавать, литературный философский журнал русской христианской культуры «Выбор» и, опять же, происходили уникальные события. Этот журнал я отпечатал на машинке пишущей электрической, которая пробивала папиросную бумагу до 15 экземпляров, потом мы переплетали их и стали распространять. Мы стали широко известны в узких кругах православной общественности независимой. 1988 год – год тысячелетия Крещения Руси. Я жил в Тёплом Стане, в девятом микрорайоне, а мой дядя жил рядом с метро «Юго-Западная», напротив храма Михаила Архангела, в нем склад полуразрушенный. Когда дяде исполнилось 50 лет, он меня пригласил к себе, у него все такие именитые были протоиереи, и секретарь Патриарха вручил ему орден святого Владимира. В конце он сказал: «Философ, скажи свой тост!» Я говорю: «Дядя, мы с вами скоро доживем до того, что зазвонят колокола рядом с вами в храме». Это был советский период, на меня все эти протоиереи и секретарь Патриарха так оторопело посмотрели.
В 1988 году, прочитав советский закон, который не исполнялся, стал действовать строго по нему. Собрал «двадцатку» так называемую, то есть больше двадцати человек, живущих рядом обязательно, старушек там, других, подписали все это и, согласно закону, один экземпляр в Совет по делам религий, а другой – в местный райисполком с требованием передать храм общине, которая уже есть. Первым меня вызывает председатель райисполкома и говорит: «Только через мой труп храм здесь будет открыт!» – «Почему так строго?» – «Да здесь же студенческие общежития, в том числе и МГУ, студенты будут не ходить на занятия, а бегать в ваш храм». – «А почему вы так плохо думаете о советских студентах?» То же самое в Совете по делам религий, сказали «нет», то есть нарушение закона совершенно. Журнал «Выбор» стал распространяться, его стали издавать в Париже. Кстати, ко мне стали приезжать представители религиозных кругов из Европы, и приехал отец Жак – настоятель храма Нотр-Дам де Пари, очень влиятельный человек. Мы с ним встретились в католическом храме московском, он спрятался в каком-то углу и спрятал в подрясник экземпляр журнала «Выбор», и вынес его. Журнал стал издаваться в Париже, мы стали с Глебом известными людьми, и меня приглашают на встречу с госсекретарем, а потом с президентом Америки, которые приехали в страну. Я отдал госсекретарю письмо о том, что советская власть нарушает собственный закон, не дает открыть храм. Через неделю все «голоса» стали рассказывать о том, что вот община, которую создал Аксючиц и так далее… Скандал. Еще через неделю звонят из Совета по делам религий нам с Глебом и говорят: принято решение открыть храм Михаила Архангела на Юго-Западе. А ведь какой был коварный закон: по закону существовали только так называем «двадцатки» общины: ни Патриархии, ни Патриарха, ни архиереев, в законе их статус вообще никак не существует юридически. Община существует, и она может нанять для отправления религиозного культа, как сказано в законе, священника, который не имеет никаких прав по руководству приходом юридически. Но фактически, по законам, написанных в сердцах людей, все было по-другому, батюшка был главным, все, как он благословит, соответственно? архиереи, Патриарх, Патриархия – все это существовало вне закона. И по закону в храм можно передавать только общине. Почему я об этом рассказываю – потому что мне дальше по телефону говорят: «Вы знаете, мы решили сделать этот храм кафедральным храмом митрополита Владимира, управляющего делами, вы не против?» – «Конечно, не против, нам главное храм открыть!» Слава Богу, так был первый в Москве храм открыт (между прочим, приходской) после хрущевских гонений. Был Данилов монастырь открыт в тысячелетие Крещения Руси, но это официальная резиденция Патриарха. А вот первый приходской был Михаила Архангела, таким образом, явочным порядком. Я тогда сформулировал и везде писал об этом, и говорил, что давайте вести себя в своей стране как свободные граждане, и тогда будет получаться, и действительно получалось. Мы стали издавать журнал «Выбор», написали письмо Яковлеву – ответственному секретарю по идеологии, и Ельцину как председателю и секретарю Московского горкома. Нас вызывали тоже в ЦК и тоже говорили: нет, ни в коем случае нельзя официально издать. Мы предлагали официально издать. Потом нас пригласил митрополит Питирим в свою резиденцию – он главный редактор Журнала Московской Патриархии и говорил: «Вы талантливые ребята, давайте в Журнале московской патриархии здесь с нами работать, не надо вашего журнала». Дело в том, что поскольку все абсолютно контролировалось Советом по делам религий, и мы сказали: нет, мы будем свой издавать. Стали издавать, и ничего не смогла сделать власть с этим, он стал расходиться и вокруг журнала объединилось очень много православной общественности. Получилось так, что Господь мне даровал стать богатым человеком (неофитам везет), в 1988 году в кооперативе собрались такие люди как я, с рваными джинсами, умные, но бедные. Металлолом в Советском Союзе стоил дешево, а за границей безумно дорого, мы купили списанный большой морозильный рыболовный траулер, отогнали его в Испанию, потому что там самый дорогой был металл. Купили огромную партию компьютеров, привезли в Советский Союз, чистую прибыль получили три миллиона на троих. Я создал собственное хозрасчетное подразделение, купил театр для жены, она создала «Ковчег» – первый христианский театр в России, еще в советское время. В 1990 году я провел такую акцию: вывез 150 человек из Киева, Минска, Москвы в Париж на международный конгресс христианской молодежи. Мы пришли в Российское студенческое христианское движение в Париже, где встретились поколение эмигрантов из первой эмиграции и молодых, это была встреча совершенно уникальная, ведь окружение было совершенно чуждое, а тут мы встречаемся с людьми, которые говорят на том же языке, которые болеют теми же вопросами. Главный вопрос – это православие и Россия. Благодаря такой активности удавалось делать совершенно уникальные вещи. Например, я возобновил свою издательскую практику, с 80-х годов в самиздате стал издавать огромное количество религиозной литературы, но уже совершенно на другом уровне – уже как печатные книжки, просто государственным типографиям платили, и нам подпольно все это делали. Таня Горячева, уникальный совершенно человек, издавала свой журнал «Беседы» в Америке, я его здесь переиздавал; переиздавал европейские журналы «Посев» и «Грани» переиздавал большим тиражом, чем там. Папа мой погиб буквально за месяц до пенсии, на него упал ковш, который грузил уголь. Машина его перешла ко мне, я эту машину нагружал этой самиздатовской литературой, на Пушкинскую площадь вывожу, и мои ребята раздают ее там. Мою машину арестовывают, меня вызывают в «знаменитое» 10-е отделение милиции рядом с Пушкинской площадью и говорят: «Это ваша литература?» – «Моя, мы раздаём» – «А почему вы раздаете?» – «Потому что мы считаем, что люди должны это знать». Это большей частью религиозная литература, мы уже начали огромным миллионным тиражом молитвослов издавать и стали всё это раздавать. «Придется у вас это все конфисковать». Я говорю: «Знаете, через три дня я вылетаю в Нью-Йорк на конференцию Народно-Трудового Союза, мы там с Солоухиным главные докладчики, и я расскажу, что изъяли эту литературу». Пошел, посоветовался с начальством и мне вернули машину, набитую литературой, вполне теперь уже антисоветской. Я часть этой литературы везу в Нью-Йорк, раскладываю на выставке этой конференции Народно-Трудового Союза, делаю доклад после Солоухина, с которым мы там и подружились – уникальный совершенно писатель. И дальше меня мой друг, мой коллега по кооперативу Володя Корсетов вывозит в лес: «Виктор, за такую издательскую деятельность нас уже власть прессует, давай иди-ка ты в депутаты, чтобы нас защищать!» Я говорю: «Ты что, я первые в жизни счастлив, я богатый, я пишу, меня везде издают, меня издают в Европе и в эмиграции уже стали издавать, в других странах, в Америке, я счастлив, зачем мне?» – «Нет, иначе нас всех погубят!» Я прихожу к своему самому близкому другу Глебу Онищенко: «Представляешь, Корсетов предложил, чтобы я пошел в депутаты!» Тот подумал: «Правильно он предложил». И так мне друзья помогли, я стал народным депутатом России, и тут мы дальше двинулись эшелоном просто. Мы создали Российское Христианское Демократическое Движение, потом мы собрали других верующих людей в Верховном Совете и предложили создать Комитет по свободе совести. При советской власти, при режиме государственного атеизма, создается комитет по свободе вероисповеданий. Мы пишем новый закон РСФСР, мы добиваемся его принятия. Коммунисты уже растерялись, а демократы еще не мобилизовались, и мы демократический закон пишем. По этому закону отменяются все ленинско-сталинские декреты, репрессирующие Церковь, соответственно распускается Совет по делам религий, репрессивный орган по разрешению и контролю Церкви, соответственно день Рождества Христова при Советском Союзе при коммунистическом режиме делается выходным днем, и отменяются налоги на религиозную деятельность. Но самое главное, что, когда отменены все ленинско-сталинские декреты, по всем этим законам это реально существовало до того времени, – религиозная деятельность могла проводиться только в стенах храма, богослужение вне стен храма запрещалось, тем более была вообще запрещена соответственно миссионерская деятельность, проповедь и благотворительная деятельности Церкви, то есть основные виды деятельности были запрещены. Уполномоченные Совета по делам религии проверяли все проповеди предварительно, которые священник мог читать в храме; рукоположение должно быть утверждено уполномоченным по делам религий, тем более хиротония епископа; поступление в семинарию – только по рекомендации, а тем более в Академию. И все это было отменено нашим законом, который мы сами написали. Кто? Мальчишки с улицы, то есть небольшая группа единомышленников прорвала огромный монолитный фронт. Только с помощью Божией такое могло быть. Вслед за нами была переделан советский закон, который тоже был принят, в лучшую сторону вынуждены были откорректировать. Но затем начались всякие события, к сожалению, к власти пришли известные нам – их я называю либерал-большевики с Ельциным. Ведь когда Ельцина избирали Председателем Верховного Совета, меня тоже выдвинул лидер шахтеров Воркуты кандидатом на Председателя Верховного Совета. Я выступил на съезде с программой христианской политики, где заявил в том числе о том, что коммунизм – самая радикальная во всей мировой истории доктрина и сила, которая репрессировала больше людей по признаку веры, чем в раннехристианских гонениях. В перерыве ко мне подошло около трех десятков людей, которые сказали, что они будут голосовать за меня. Там были выдвинуты Полозков от коммунистов и Ельцин. Я все обдумал, все-таки Полозков – это реставрация коммунизма, коммунистической идеологии – для меня это было неприемлемо, хотя я не был польщен Ельциным. Тогда я вышел буквально за минуту до подведения черты и заявил, что поскольку время христианской политики ещё не пришло, я снимаю свою кандидатуру. Ельцин победил, набрав на три голоса больше чем нужно. Дальше начался этот жуткий совершенно период либерал-большевизма – это отдельная история, и соответственно эти реформы разрушительные совершенно Чубайса, Гайдара и Ельцина. Мы вынуждены были выступить против, ушли в глухую оппозицию, и мы увидели, что происходит. Помню в 1991 году, включая телевизор, на первой программе выступает Мун – миллиардер, который создал новую религию антихристианскую; на второй программе выступает Билли Грэм, главный проповедник протестантской Америки; на третьей московской программе выступает Сунуну, который создал новую религию в Японии. Почему? Потому что наш закон описывал ситуацию религиозную в республике, но этот закон не регламентировал взаимоотношения с религиозными организациями извне, и мы срочно написали другой закон. У государства два подхода к религии: в Америке полный плюрализм и полная свобода, но там жесткое давление, традиции, и тем не менее репрессивное. Закон был наиболее либеральный. А законы европейских государств очень регламентируют деятельности религиозную, и, хотя они считаются светскими государствами, но в Англии глава Церкви – королева; в Германии, светском государстве конкордат подписан с православной Церковью, с протестантской и с католической, по которому граждане платят налоги на содержание этих конфессий. В Греции вообще государственная Церковь православная; в Италии – католическая; во Франции, Финляндии – две государственных протестантская и православная. А здесь все главы Европы, Америки стали писать Ельцину по поводу этого закона, хотя мы закон соизмерили с законодательством именно Европы, мы даже не писали там никаких конкордатов, то есть договоров, ни о чем таком. Просто о том, что должна быть строгая регистрация прежде всего традиционных религий, а всем нетрадиционным жесткий фильтр: откуда, что и как, и если нет – то отказ от регистрации. И Ельцин наложил вето на наш закон: мотивировка закона нарушает права и свободы зарубежных граждан. Верховный Совет вновь принял этот закон, Ельцин опять наложил это вето. И третий раз, к сожалению, по моему докладу после 21 сентября 1993 года, когда Дом Союзов был окружен колючей проволокой, начался переворот Ельцина, поэтому этот закон не был принят. Поэтому в стране была страшная вакханалия вот этих всяких бесовских сект. Они же бесовские, то есть богоборческие, они же античеловеческие, все это же известно. И только в 1998 году наконец Дума разработала какие-то новые законы и был принят закон, который как-то регламентировал вот эту экспансию. Еще один эпизод. Наша партия была христианской, православной и патриотической, мы были государственники, я выступал на Съезде неоднократно как депутат и говорил, что демонтируя коммунистический режим, мы не должны ни в коем случае разрушать государство. Ну, произошло все как произошло. Мы устроили конференцию РХДД – нашей партии, в зале Совета Национальностей Верховного Совета 18 августа 1991 года. Прежде всего мы сняли флаг красный, который стоял в президиуме, и поставили туда трехцветный флаг российский (через несколько дней он взвился над этим зданием, он стал государственным). Нашу конференцию посетил генеральный секретарь Интернационала христианской демократии Андре Луи, который объединял все христианские демократические партии всего мира, Латинской Америки и Европы прежде всего. Дальше посетил генеральный секретарь бельгийской христианской демократической партии Делакруа (впоследствии – министр обороны Бельгии). И они на этой конференции увидели, что это партия государственников. Я тоже по наивности (есть видеозапись у нас) их вывожу в перерыве конференции в роскошные коридоры Дома Советов и говорю: вот кабинет Президента России, а вот здесь выставка геральдики российской, вот российский флаг (который будет вознесен скоро), вот российский герб (который скоро станет гербом России) – двуглавый орел. Я с энтузиазмом рассказываю, а потом, когда увидел видеозапись, что они за моей спиной очень так злобно так переговариваются, они были настроен совершенно на другое, и они быстро смотались на следующий день, когда ГКЧП началось. И мне Андре Луи, генеральный секретарь Интернационала христианской демократии письмо присылает, где он пишет, что мы будем продолжать считать вашу партию демократической только при соблюдении двух условий. Первое условие: вы должны поддерживать борьбу за государственный суверенитет всех народов Советского Союза, в том числе и маленьких. Второе: вы должны поддержать приезд всех миссионеров в Россию, то есть политика прозелитизма была провозглашена изначально, что потом и началось: вытеснение православия с исторической территории Русской Православной Церкви. Мы знаем, что католические храмы стали открываться вплоть до Сибири и Дальнего Востока, где никогда не было католиков. Я ответил, что первое – это вмешательство во внутренние дела партии и государства. Второе – задумайтесь в своей Бельгии о фламандском и валлонском сепаратизме, который сейчас расцветает, там же две народности в стране. Выходили уже на уровень международной борьбы, где мы все больше и больше понимали, сколько все-таки мировых сил, нацеленных на сокрушение главной основы российской государственности и русского государствообразующего народа и вообще русского общества – это православия. Вспоминаю еще один эпизод. Меня в 1991 году, еще до ГКЧП пригласили в Америку на обед с президентом США, я уже депутатом тогда был. Сначала я встретился с руководителем Совета Национальной Безопасности, мы с ним беседовали 50 минут вместо положенных 15. Я держался на своих позициях, но тем не менее они со мной имели дело, потому что они надеялись через меня завлечь «пятую колонну». На следующий день встреча в «Президент-Отеле», в Вашингтоне. Я был посажен в главный зал, со мной посажены представители всех восточноевропейских стран и всех республик Советского Союза – такие же как я, независимые религиозные деятели. Выступает сначала Билл Грэм, проповедник, проповедь читает, потом выступает президент – и все на тему религиозную, в основном как кто пришел к Богу. Выступает госсекретарь, который говорит: я был такой же оторва, пил и наркотики там, но моя жена-христианка из меня сделала человека, вот теперь я какой. Я понял, что у них проповеди нет в протестантизме и нет исповеди, и это как бы такая светской форма этого. Я спрашиваю у матушки Марии, жены отца Виктора Потапова, с которыми меня туда привели, что это за собрание. Она говорит, что это духовное братство Конгресса, проводится раз в году, это и конгрессмены, и сенаторы, в перерыве с тобой хочет познакомиться лидер духовного братства Конгресса. Это невысокого роста человек экзальтированный, мы через переводчика начинаем общаться о христианстве, о демократии. На следующий день все то же самое, но с вице-президентом. Вечером после первого дня приезжает эскорт из трех машин к дому Потаповых, где я остановился, и везут на военно-воздушную базу под Нью-Йорком. Нас принимает командующий этой воздушные базы, после ужина жена этого генерала говорит: ну братья, теперь пусть каждый из нас расскажет, кто как пришел к Богу. Генерал рассказывает, что он бомбил Северный Вьетнам, его избили, и в тюрьме вьетнамец его привел к Богу. Каждый рассказывает про это, в конце мы прощаемся, и я говорю: «Генерал, а какая ваша должность?» – «Главнокомандующий ВВС Америки». На следующий день меня повели в Сенат, я познакомился там с сенатором Маккейном. Однажды на службе в Кремлевском соборе ко мне подходит Мурашов, тоже депутат, к тому времени он был главным милиционером Москвы и Подмосковья, и говорит: «Виктор, я понял наконец, какое огромное значение в жизни имеет религия!» – «А где ты понял?» – «Ну вот на семинарах у Муна». Представьте, Мурашов, что он в жизни видел? Компьютер, самое большое. Я объездил еще в юности, будучи моряком, все страны Европы, я был человеком просвещенным, мне все это было известно. А они впервые попадают вдруг на те собрания, где был я, и это производит совершенно ошеломляющее впечатление. То есть это шла как раз мобилизация вот тот самой «пятой колонны», о который мы говорим, потому что это так все выглядело замечательно: к тебе такое отношение, ты можешь говорить о том, о чем ты у себя на родине не можешь еще говорить, все это еще репрессируется. Вот так сформировалась эта «пятая колонна», уникально совершенно явление. Я нигде больше не встречал описание вот этой по виду масонской организации – ну, может она не масонская, и скорее всего она даже нацелена именно на внешних, чем на внутренних.
– Дай Бог, чтобы вот эти трудности и сложности, которая наша страна пережила в той степени, остались позади. С одной стороны, действительно, очень важно и значимо то, что у нас перестали проследовать за веру, что мы получили религиозную свободу, большое Вам спасибо за Ваше участие в этом. Жаль, что другие процессы, которые происходили в те же годы – процессы политические и экономические, сопровождались такими экспериментами, которые были разрушительными для жизни многих людей, непростыми. Благодаря Вашему свидетельству видно, что можно было бы этого как-то избежать. Дай Бог, чтобы все-таки в будущем была достаточная мудрость у всех, кто принимает соответствующие решения. Насколько человек, который занимается политикой, доверяет Богу, просит у Бога помощи, настолько он имеет шанс получить действительно помощь Божию, вразумление Божие для того, чтобы выбрать правильный путь, добрые последствия которого, может быть, даже будут видны и не сразу, но уже через какое-то время. Спасибо большое за Ваш рассказ, за Ваше свидетельство. Я напоминаю нашим зрителям, что вы можете присылать ваши вопросы, замечания, комментарии на наш электронный адрес. Помощи Божией вам, храни вас Господь.
Ведущий – иерей Георгий Максимов
Гость – Виктор Аксючиц, философ, публицист, богослов
